И. Любарская
(«Общая газета»)

– Отвечая как-то на вопрос о любимом костюме, вы назвали шапку-невидимку. Это шутка или за ней скрываются ваши комплексы?
– Скрывается простая вещь: в отличие от звезд Голливуда, мы, простые русские актеры, становясь известными, продолжаем жить в обществе, как все остальные граждане, появляемся в магазинах и на улицах, где не всегда хочется, чтобы тебя узнавали. Подсознательное желание быть на виду, нравиться всем – это актерская черта характера. Она у меня, безусловно, есть. Без этого выходить на сцену было бы неинтересно.
– Вы с самого начала своей карьеры были на первых ролях. Насколько конкретно для вас звание «премьера» – актера, играющего главные роли?
– Долгое время, да и сейчас, я часто ощущаю, что не соответствую, не достоин того, что играю. То есть название моей роли впечатляет, а сам я в этой роли представляю собой жалкое зрелище.
– При такой саморефлексии вас не удивляло, что такие режиссеры, как Эфрос, Виктюк, Панфилов, Захаров, выбирали именно вас?
– Вопрос не ко мне. Я считаю: если мне дана от Бога такая органика, что из меня можно слепить что угодно, то почему бы себя не отдать в талантливые руки?
– Значит, вы себя чувствуете глиной, а не руками, которые лепят?
– Однозначно. Мне нужен толчок извне. Часто это бывает даже не на репетиции, а во время спектакля. И прогнозировать это невозможно.
– Обидно, наверное, что ваша актерская работа в фильме Глеба Панфилова «Мать», отмеченная европейским призом «Феликс», не принесла популярности, и все вас знают как Певцова по прозвищу «Зверь»?
– Обижаться, негодовать по поводу происшедших событий бессмысленно. Я спокойно отношусь к тому, что для широкого зрителя я, наверное, и в могилу уйду под прозвищем «Зверь». Ведь независимо от этой однозначной, плоской популярности, которая может в разных обстоятельствах меня и радовать, и раздражать, я постоянно двигаюсь в своей профессии вперед. Может быть, к вершине. Что касается кино, то там я сыграл всего две роли – у Панфилова и у Лунгина в фильме «Линия жизни». Это то, что мне нравилось по процессу и по результату. В других фильмах, как говорится, на моем месте мог бы быть каждый.
– Вы часто ссылаетесь на нечто высшее, что руководит вашей жизнью. Вы верующий?
– В прямом смысле – нет. Я не хожу ни в церковь, ни в синагогу, не соблюдаю никаких обрядов. Когда я занимался карате, в конце 70-х, оно было полностью сведено к борьбе, к спортивным результатам, а не философии. Сейчас меня интересует другой вид – айкидо. Это не вид борьбы, а тип отношения к миру. Раньше я был очень повернут на профессию, на театр. Теперь работа стала только частью мира, где я живу. Даже так: сегодня меня больше интересует отдых, развлечения. Радость жизни.
– Может, это и есть кризис среднего возраста?
– Я не испытываю ни комплексов, ни кризиса.
– Как же тогда вы играете на сцене Гамлета или Треплева в «Чайке» – людей, измученных комплексами?
– Есть такое определение – русская психологическая школа актерской игры. Школа переживания: когда артист рвет жилы и плачет настоящими слезами, а потом должен выпить водки, чтобы прийти в себя, а перед этим – тоже выпить водки, чтобы выйти из себя. Это все, по-моему, лучший способ из актера сделать психопата. Артист должен получать удовольствие от своей игры, независимо от того, сходит он с ума или переживает какой-то успех по роли. Ведь дети, играющие в песочнице, получают удовольствие от игры независимо от того, смотрит ли на них кто-то, оценивает ли их игру. Если очень грубо формулировать, то, на мой взгляд, любому актеру стоит стремиться к такому детскому состоянию игры. Мне нравится именно играть. По-моему, слишком серьезное отношение к игре, по принципу «сцена – святое место», «театр – алтарь переживаний», приводит к тому, что утрачивается счастливый момент игры, перевоплощения. Ну и почему бы мне не перевоплотиться в Гамлета или Треплева, если это игра?
– Говорят, вы настолько несерьезно относитесь к игре, что можете не прийти на репетицию или опоздать на съемку.
– Не прийти на репетицию? Это вряд ли. А вот опоздать на съемку совершенно невозможно: в кино никуда опоздать нельзя. Можно специально прийти на три часа позже, чем тебе назначили, и узнать, что еще ничего и не начиналось. Работа в кино – сплошное ожидание и сплошные конфликты из-за этого. С театром у меня несколько иные отношения: здесь я стараюсь не создавать никаких долгов, человеческих и профессиональных.
– Возможно ли в театре прожить без конфликтов?
– Возможно. Нужна дистанция: существует биополе мое и другого человека – так не надо их друг о друга тереть. Если театр здоров, если есть репертуар и зрители, то каждый в нем знает свое место. В «Ленком» те, кого называют вторым актерским поколением, влились органично. Надо отдать должное первому поколению – они спокойно уступали дорогу, без криков: как, он будет играть мою роль?! Все первые звезды «Ленкома» – по-хорошему наевшиеся славы актеры, востребованные временем и любимые зрителями. У них нет комплексов несыгранных ролей, недополученной популярности.
– На Таганке вы, кажется, пережили совсем другую ситуацию?
– Таганка в моей жизни – история печальная, но очень полезная. Я пришел туда никем – студентом-выпускником. А рядом были Эфрос, Демидова, Смехов, Золотухин. Эфрос тогда был Моцартом театра: собирал этих людей, лепил, дирижировал. И мне даже иногда казалось, что я в этом участвую. Но Эфрос умер, и все перешло на прозаический уровень. Артистов, которых он привел, стали задвигать, отторгать, потому что это все было «нетаганское».
– Поэтому «Ленком» вы выбрали сами как наиболее подходящий вам театр?
– Нет. Просто после совместной работы на фильме «Мать» меня сюда позвал Панфилов – на роль Гамлета, когда Янковскому ее надо было передать другому актеру. А Захаров видел меня, когда я помогал показываться своему курсу: мы играли сцену Собакевича и Чичикова из «Мертвых душ». Отрывок, где я играл Собакевича в несколько неожиданном ракурсе, ему очень понравился, и он тогда звал меня к себе, но я уже играл у Эфроса.
– В «Ленкоме» вам удалось сыграть роли, о которых многие молодые актеры только мечтают – от Гамлета до Чичикова. Вы видите возможность сломать и в кино амплуа «русского Рэмбо»?
– Честно говоря, к работе в кино я отношусь довольно прохладно. Скажем так: судя по сегодняшнему впечатлению, кино в моей жизни может и не быть. То, что я сыграл в фильмах, несопоставимо с тем уровнем, с теми возможностями, которые мне предоставляет сцена. Кино занимается только тем, что использует внешние данные, имиджевый шлейф. Конечно, каждый раз были надежды что-то придумать, сыграть новое. Ну и деньги заработать, само собой. Сначала, когда у меня еще не было имени, я снимался уже не помню в чем, эти деньги заканчивались, не успев начаться. Первой картиной, на которой я сумел серьезно заработать, был фильм «Мафия бессмертна». Но, по-моему, это самый неудачный фильм из тех, где я снялся.
– А есть роль, которую вы бы мечтали сыграть?
– Я не мечтаю ни о каких ролях – не культивирую в себе таких желаний. Только в детстве у меня была мечта – оказаться на коралловом атолле, с пальмами, с голубой водой.
– Она сбылась?
– Я много поездил по миру со спектаклями и просто так. Выяснилось, что есть только две страны, откуда мне не хочется бежать на третий день: Израиль и Греция. В Греции мы с Аллой Демидовой делали спектакль «Квартет», и там я уже совсем чувствую себя по-домашнему. Я даже в полицейском участке сидел в Афинах: во время каких-то студенческих волнений у меня в руках была видеокамера, и я увлеченно снимал – меня, конечно, арестовали часа на два.
– Говорят, вы еще и в колонии строгого режима давали пресс-конференцию.
– Это была не пресс-конференция. В колонии, кроме начальства, есть свои хозяева зоны. Они сидят в «крытке», живут довольно неплохо, и от них многое зависит. Если бы они не дали согласия на съемки, то начальство ни за что бы поручиться уже не могло. Они прочли сценарий, дали согласие, но пригласили к себе актеров потолковать. Я был не известным никому молодым актером, но в фильме снимались Джигарханян, Назаров, Самойлов – они их знали в лицо, с ними и общались. Мне же хозяева предложили выпить водки – а тогда водку даже на воле было невозможно достать, но у них в камере все было. Я сказал, что не пью. Ну, говорят, может, покуришь? А я и не курю!
– Как же вы проводите время в компании?
– Все говорят, пьют, курят, а я молчу. В компании всегда есть свои демагоги и острословы – можно обойтись и без моих высказываний.

Пресса
Author's E-Mail